У той ли у царицы златорогоей
Были у ней дети малые.
Выходят дети вон на улицу,
Выходят они из черна шатра.
Скоро они заходят во черной шатер,
Говорят своей матери родимоей:
«Уж ты ой еси, мать наша родимая,
Уж и та турица златорогая,
Над Стольным заря зачинается,
Восходно красно солнце подымается». —
«Врите, мои дети любимые,
То не утренняя заря начинается,
Не восходно красно солнце подымается,
То выходит пресвята мать-богородица,
Она слышит над городом невзгодушку,
Видит — будет над Стольным безвременьице».
И немного поры-время миновалося,
Подступал нонче собака Калин-царь,
Он одиннадцать прошел земель сильныих,
Под двенадцатой подходит стольный Киев-град.
Не видно восходна красна солнышка
От ихна от пару от поганого —
Ясну соколу в вешний день не облететь,
Рыскучу зверю в осенню ночь не обрыскать,
Ни часту дождю эту силушку не примочить.
Был у него богатырь Игнатий сын Иванович.
Он призвал его во черный шатер,
Написал ему ярлык — скору грамоту,
Он не красками печатал, не печатями,
Он печатал, собака, красным золотом.
Поехал Игнатий дорогой прямоезжеей,
Прямоезжей дорогой, малоезжей,
Едет Игнатий и раздумыват:
«Мне дорогой ехать — мне не честь-хвала,
Мне не выслуга будет богатырская».
Он ехал стороной — не дорогою,
Он в ограду заезжал не воротами,
Он скакал через стену городецкую,
Через высоку ту башню наугольную.
Скакал тогда он со добра коня,
Он оставил коня неприказана,
Неприказана коня, непривязана:
«Никому до моего коня дела нет».
Идет Игнатий на красно крыльцо,
Его лесенки дубовые сгибаются,
Вереюшки точеные шатаются.
Заходил Игнатий в гридню светлую,
Во те палаты княженецкие,
Он и богу не молится и челом не бьет,
Кланяется он на все четыре стороны,
Владимиру с княгиней — на особину,
Он мечет ярлык на дубовый стол,
Поклон тогда вывел и скоро вон пошел.
Говорил тогда солнышко Владимир-князь:
«Уж ты ой еси, Добрынюшка Никитич млад,
Ты ломай-ко печати все поганые,
Читай-ко ярлык — скору грамотку,
Ты читай, Добрыня, не упадывай,
Ни единого словечка не утаивай!»
Он сломал все печати поганые,
Стал читать он ярлык — скору грамотку:
«Подошел к нам собака Калин-царь,
Он одиннадцать прошел земель сильныих,
Под двенадцатой подходит стольный Киев-град.
У нас ладит все монастыри под дым пустить,
Пресвяту мать-богородицу в ногах стоптать.
Вседержителя-спаса — на поплав реки.
Ладит худшую силушку повырубить,
Ладит лучшую силушку всю повыгонить.
Еще просит от нас собака сто возов:
«Помрет, — говорит, — моёй силы много с голоду».
Ладит князя Владимира в котле сварить,
А княгиню, мать Апраксию, взять в супружество».
Тогда упал Владимир на кирпичат пол,
Лежит Владимир три часа мертов.
Проснулся солнышко Владимир-князь,
Стал писать Владимир скору грамотку:
«Пусть он даст нам сроку хоть на три годика,
На три годика не даст, так хоть на три месяца,
На три месяца не даст, так хоть на трои суточки,
Нам покаяться в городе да подладиться».
Старого тогда дома не случилося.
«Кабы был, — говорит, — был у меня старый — так дума крепкая,
Кабы был у меня старый — так шуба теплая,
Кабы был у меня старый — так рука правая».
Приготовил ярлык — скору грамотку,
Отправил Добрынюшку Никитича
Ко тому ли собаке царю Калину.
Седлал Добрынюшка Никитич млад,
Седлал своего коня доброго.
Берет с собой палицу буёвую,
Берет с собой саблю вострую,
Новую саблю, необновлену,
Берет свое копейцо мурзамецкое.
Садился Добрыня на добра коня,
Повез он ярлык — скору грамотку.
Выезжал он на горы на великие,
На те ли на щели неукатисты,
Смотрит он в трубочку подзорную,
Он смотрит на силу — рать великую.
Сидит Добрыня, прираздумыват,
На своем Добрыня на добром коне:
«Не думой было это нашей принадумано,
Не белыми руками приобделано».
Приезжат близко к силушке великоей
И говорит Добрыня таковы слова:
«Уж вы ой еси, татары немилостливы,
Дайте мне дорожку до черна шатра.
У меня, — говорит, — конёчек молоденький,
Первопутная лошадка, неученая,
Погубит много вас, душ безвинныих».
Не дают ему дорожку до черна шатра.
Тогда берет он палицу буевую,
И поехал он по силушке великоей:
Во праву руку махнет — так лежат улицей,
Во леву повернет — переулками.
Добрался Добрыня до черна шатра,
Скакал со своего коня доброго,
Он берет с собой саблю вострую,
Распахнул у шатра полу правую,
Заходит Добрыня во черный шатер:
«Уж ты здравствуешь, батюшка наш Калин-царь!
Я привез тебе хлеба сто возов
И закуски тебе — друга сто возов».
Он махнул своей саблей востроей,
Саблей новоей, необновленной
И ссек у него со плеч голову.
Поехал он назад в стольный Киев-град
По той ли по силе по великоей:
Во праву руку махнет — лежат улицей,
Во леву повернет — переулками.
Он увидел своих русских богатырей —
Секут они рать — силу великую:
Секли они трои суточки,
Не пиваючи, не едаючи,
Своим добрым коням отдоху не даваючи.
Они вырубили рать — силу великую,
Не оставили живой души на семена.
И поехали тогда в стольный Киев-град,
Столовали они трои суточки
И трои же сутки просыпалися.
(«Былины», Лениздат — 1984 г., стр. 87 — 90)
Пояснение С. Н. Азбелева: Текст былины взят из сборника Н. П. Леонтьева «Печорские былины и песни» (былина № 12). Здесь Добрыня — герой былины, представляющей другую версию былины «Илья Муромец и Калин-царь».
Сложная по составу и происхождению былина, ряд эпизодов которой передает сущность реальных событий 1380 г.: трудности сбора воинских дружин, сыгравших потом важную роль в разгроме татарского войска; удар одной из них в критический момент боя, решивший исход Куликовской битвы, и др. Известны сказания об этих событиях, использованные, очевидно, былиной. Ее более древними источниками являлись недошедшие эпические произведения об избавлениях от вражеских нашествий (таков, например, первый приход татар к Киеву в 1239 г., для них неуспешный).
Пояснение Н. П. Леонтьева: Записана в 1938 г. от В. П. Тайбарейского. Специалисты связывают сюжет былины с историческим событием — первой битвой русских с татарами на реке Калке в 1224 г., хотя в былине отразилось и более позднее время — московское единодержавие. Вариант был опубликован в сб. «Печорский фольклор». Обычно в этой былине с Калином-царем борется не Добрыня, а Илья Муромец. В более поздних текстах место Ильи занимает Ермак Тимофеевич.
Русский