(Олонецкой губернии, Петрозаводского уезда, Святозерской волости, деревни Пряток)
Из того ли из малаго города из Клина
Выезжал молодой боярин Юнка Степановичь.
Обседлал он батюшкова добра коня
И пошел к государыни родной матушки Мамелфе Тимофеевне,
Взять у ней прощеньице с бласловленьицем
Ехать ко городу ко Киеву, ко ласкову князю ко Владимиру.
Говорила ему государыня родима матушка:
«На тебе, рожоное дитятко, мое великое бласловленьице,
Ехать ко городу ко Киеву, ко ласкову князю ко Владимиру;
На тебе, рожоное дитятко, мое великое запрещение
Хвастать животинкамы сиротскима,
Отцовскою золотой казной безсчетною.»
Приехал ко городу ко Киеву
И въедет на княженецкой двор,
Привязал своего добра коня
Ко медяному столбу, золотому кольцу,
Сам пошел в палаты белокаменныя.
Пришел в покои во столовые,
Сидит молода княгина Апраксия.
Говорит ей Юнка Степановичь:
«Ты вздравствуешь, портомойница!»
Княгины тое слово не показалося.
Как вышел Владимир со Божьей церкви,
Воротился в свои палаты белокаменныя,
Говорит ему молода жена:
«Пришел-ввалился, князю, засельщина,
Речи говорит неумильные,
Называет твою молоду жену портомойницей*.»
(* Доселе разскащица соблюдала некоторую плавность речи, но дальше стала говорить отрывисто и без ладу.
Говорит князь Владимир:
— Здравствуешь, человече, кто ты есть? —
«Я из малаго города из Клина,
Молодой боярин Юнка Степановичь.»
— А когда ты выехал из дому? —
«Сегодня.»
Тем словам князь веры не дал.
Сели обедать,
Собрались за стол и князи, и бояре,
И смеются над Юнкой Степановичем: не знают его.
Стали за столом хвастаться.
Юнка Степановичь мнет хлеб:
«Я, говорит, не могу есть вашего хлеба:
помялой пахнет, видно вы помялой пашете печи.
И воды вашей пить не могу: деревом пахнет.»
— А у вас чем печку пашут? —
Спрашивают князья и бояре.
«У нас ли помялчики шелковые,
Водица-то медовая, печка медная;
А бочки у нас серебряны,
Золотыма обручамы кованы.»
Опять стали хвастать:
Иной хвастает золотой казной безсчетною,
Молодой стольник Чурила Пленковичь
Хвастает добрым конем
Противу батюшкова Юнкова добра коня.
Говорит Владимир князь им:
— Поезжайте через реку (а река-то на двенадцать верст),
Кто не перескочит, тому голова долой. —
Как поехали ко реке,
Юнка Степановичь как птица перелетел,
А Чурила Пленковичь в реку пал.
Говорит Юнка своему доброму коню:
«Буде хватит силы, спускайся пониже,
Чтобы я Чурилу мог захватить,
А буде не хватит силы, скачи подальше.»
Как захватил Чурилу Пленковича,
Привел его ко князю Владимиру.
Стали просить князя Владимира,
Чтобы головы не рубил Чуриле:
Больно красив был.
Говорит Юнке князь Владимир:
— У кого из нас животов больше?
Буде у меня больше, так ты мне на век слуга,
А буде у тебя больше, так я у тебя на век слуга. —
Ударили о заклад и порешили
Послать в Клин трех обценщиков дом обценивать.
А Юнка-то говорит:
«Не трех посылайте обценивать, а тридцать.»
Поехали ко малому ко городу Клину тридцать приказныих,
Спрашивают, где Юнков дом:
Смотрят, такия палаты, что и войти туда не смеют.
Вошли в покои, видят:
Сидит женщина в богатых платьях:
«Здравствуешь, Мамелфа Тимофеевна!»
А та отвечает:
— Я, говорит, не Мамелфа Тимофеевна,
А простая кухарка. —
«А где же Мамелфа Тимофеевна?»
— Подите, ищите. —
В другом покое ходит женщина еще лучше одета.
«Здравствуешь, Мамелфа Тимофеевна!»
— Я, говорит, не Мамелфа Тимофеевна,
А только круг ея хожу, убираю. —
«А где же есть Мамелфа Тимофеевна?»
— К обедне сошла. —
Пошли приказные к обедне,
Обедня уже на отходе.
Выходит княгина, платье сияет золотом,
Так, что и смотреть нельзя.
«Здравствуешь, Мамелфа Тимофеевна!»
— Здоровы будьте, добрые молодцы;
Откуда приехали? —
«А посланы мы от Юнки Степановича дом обценивать.»
— Сначала отобедайте у меня, а потом и станете дом обценивать. —
После обеда говорят приказные:
«Просил еще Юнка Степановичь
Послать ему платья переменныя на три года,
Да старика, который служил еще его батюшке.»
Приказала княгина им седло подать,
На котором ездит сын по праздникам:
Сели они и просидели круг седла три года, —
Не могут цены наладить.
А между тем Юнка Степановичь
Ездит три года в переменных платьях:
Что ни день, то платье новое, лучше прежняго;
А у кого к трем годам платье хуже, тому голову срубить.
Говорит старик Юнке Степановичу:
— Одевай, дитятко, платье похуже,
А матушке напиши, чтобы выслала такое платье,
Которое вошло бы в яичную скорлупу,
А от пуговиц чтобы змеиный голос был. —
Оделся в последний день Юнка
В платье со пуговицами змеинаго голоса,
А сверху накрутил платье похуже.
Идет по улице; люди кричат:
«Чурило лучше!»
А дотолева все говорили:
«Юнка Степановичь лучше и краше Чурилы!»
Скинул Юнка верхнюю одежу,
Платье так засияло, что все на колена пали,
А когда он тронул пуговицы, пошел стон змеиный:
И князья, и бояре приужахнулись.
Захватил Юнка саблю, хочет Чуриле голову срубить.
Взмолились за Чурилу бабы Киевския:
«Оставь Чурилу хоть на семяна;
Такого, де, стольника уже не будет!»
Ну, и умолили Юнка Степановича.
За тем и князь Владимир,
И Чурила, и все князья-бояре,
Приказные, поехали ко городу ко Клину,
Его Юнковых животов обценивать.
Приехал князь Владимир, и дивится Юнкову дому:
Такого дому нигде не видано.
Взял его Юнка, и за руку, и ведет в палаты —
Ин половицы в полу стеклянные, под ними вода течет,
Вов воде играют рыбки разноцветныя;
А хлеснет рыба хвостом, половица точно треснет.
Упирается князь, боится ступать по половицам;
Однакожь ведут, так надо итти.
Сели за стол,
Ели такия ествия, каких не слыхано,
Пили пития, каких не видано.
После столования спрашивает князь Владимир:
— Где же мои подъячии? —
Привели подъячих:
Так они высохли, как щепочки, с тоски,
Что не могли обценить одного седла тридцать человек.
Посмотрел на седло князь и сказал:
— Кто седло наладил, тот только и обценить может. —
Попался князь во услужение Юнке,
А Юнка говорит:
«Мне твоей службы не надо,
У меня своих животов много,
А ты поезжай домой,
Да соблюдай, чтобы впредь
У вас чужаго человека незнакомаго
В доме не обижали!»
(От крестьянки Дмитриевой)
(«Пѣсни собранныя П. Н. Рыбниковымъ». Часть 1. Народныя былины, старины и побывальщины. Москва — 1861 г., стр. 308 — 311)
