На горах, горах дак было на высокиих,
Не на шоломя было окатистых
Там стоял-де ноне да тонкий бел шатер.
Во шатри-то удаленьки добры молодцы:
Во-первых-то, стары казак Илья Муромец,
Во-вторых, Добрынюшка Никитич млад,
Во-третьих-то, Алешенька Попович-от.
Эх, стояли на заставе они на крепкое,
Стерегли-берегли они красен Киев-град.
Стояли за веру християнскую,
Стояли за церкви всё за божии,
Как стояли за честные монастыри.
Как по утречку было по раннему,
А на заре-то было на раноутренней,
А и как выходит стары казак из бела шатра.
Он смотрел-де во трубочку подзорную
На все же на четыре кругом стороны.
Он завидел-де: во поли не дым стоит, —
Кабы едет удалой да добрый молодец;
Он прямо-де едет в красен Киев-град,
А не приворачиват на заставу на крепкую;
Он едет, молодец, дак потешается:
Он востро копье мечет да по поднебесью,
Он одной рукой мечет, а другой схватыват;
А впереди его бежит да два серы волка,
Два серых бежит волка да серы выжлоки;
А на правом плечи сидел млад ясен сокол;
На левом плечи сидел да млад бел кречет.
А заходил стары казак во бел шатер,
Говорыт-то стары казак да таковы слова:
«Уж вы ой еси, удалы вы добры молодцы!
Уж что же вы спите да что вы думаете?
Да наехал на вас супостат велик,
Супостат да велик да добрый молодец.
Он прямо-де едет в красен Киев-град,
А не приворачивает на заставу на крепкую».
Ото сну-де ребятушки пробуждалися,
Ключевою водой они умывалися,
Они белым полотенцем да утиралися,
Они господу богу помолилися,
А посылали Алешеньку Поповича.
Как выходит Алешенька из бела шатра,
Засвистел он коня да из чиста поля:
А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.
Как крутешенько Алешенька седлал коня,
Он седлал-де, уздал да коня доброго:
Он накладывал уздиченьку тесмяную,
Он накладывал седелышко черкасское;
Он двенадцать подпруг да шелку белого,
Еще белого шелку шемахинского;
Он тринадцату подпругу — через хребетну кость,
А не ради басы, дак ради крепости,
Еще ради окрепы да богатырское,
Еще ради поездки да молодецкое,
А не оставил бы конь дак на чистом поле
Еще черным-то воронам на пограянье,
Еще серыем волкам на потарзанье.
Только видели, молодец на коня скочил;
А не видели поездки да богатырское;
Только видели, в поли курева стоит.
А выезжал-то Алешенька на чисто полё,
Он завидел молодца-то во чистом поли,
А ревел-то Алешенька по-звериному,
Засвистел-то Алеша по-соловьиному,
Зашипел-то Алеша по-змеиному:
«А кабы едет молодец-от не моя чета,
Не моя едет чета да не моя верста».
Повернул он коня да ко белу шатру,
Приезжает Алешенька ко белу шатру.
А встречает стары казак Илья Муромец.
Говорит тут Алешенька Попович-от:
«Уж ты ой еси, стары казак Илья Муромец!
Кабы едет богатырь, дак не моя чета,
Не моя едет чета да не моя верста».
Посылали тут Добрынюшку Никитича:
Ах кабы вежливый Добрынюшка, очесливый;
Он спросил бы о роде и о племени,
Он спросил бы отечество-молодечество,
Он спросил, куда едет да куда путь держит.
А как выходит Добрынюшка из бела шатра.
Засвистел он коня да из чиста поля;
А бежит его конь, дак мать сыра земля дрожит.
А крутешенько Добрынюшка седлал коня,
Он седлал-уздал себе коня доброго:
Он накладывал уздиченьку тесмяную;
Он накладывал седелышко черкасское;
А он вязал-де подпруги шелку белого,
Еще белого шелку шемахинского;
Он застегивал пряжечки серебряны,
Он серебряны пряжечки, позолочены;
Он двенадцать подпруг шелку белого,
А тринадцату подпругу — через хребетну кость:
«А нам не ради басы, ради крепости,
А еще ради окрепы да богатырское,
Еще ради поездки да молодецкое:
А нам придется-де съехаться с неприятелем».
А как крутешенько Добрынюшка на коня вскочил,
А не видели поездки богатырское;
Только видели, во поле курева стоит,
Курева-де стоит, дак дым столбом валит.
А выезжал-де Добрынюшка на чисто поле,
Он на то же на раздольице на широкое.
Он завидел молодца-та во чистом поли:
Заехал он к молодцу спереди-де, с глаз;
А еще слез-де Добрыня со добра коня;
Он снял-де шляпу дак земли греческой,
Он не малу не велику, да во сорок пудов;
Он низко молодцу да поклоняется:
«Уж ты здравствуй, удаленький добрый молодец!
Уж ты коего города, коей земли?
Еще коего отца-матери?
А откуда же ты едешь да куда путь держишь?»
А отвечает удалый да добрый молодец;
Не сказал он роду своего племени,
Не сказал он отечество-молодечество;
А он сказал, куда еду да куда путь держу:
«Еща прямо я еду в красен Киев-град,
А еща стольн-ет град да во полон возьму,
А еща князя-то Владимира живком схвачу,
Я княгинюшку Апраксию за себя взамуж возьму».
А надевал-то Добрыня да шляпу земли греческой,
Он не малу не велику, да во сорок пудов;
Он и быстро скочил на добра коня;
Он прямо поехал ко белу шатру.
Ах встречает стары казак Илья Муромец.
Говорит тут Добрынюшка Никитич млад:
«Уж ты ой еси, стары казак Илья Муромец!
Абы едет богатырь не моя чета,
Не моя едет чета и не моя верста;
А не сказал он роду своего племени,
Не сказал он отечество-молодечество;
А он сказал, куда еду да куда путь держу;
А он прямо-де едет да в красен Киев-град,
А он стольне-от град да во полон хочет взять,
А он князя-то Владимира живком схватить,
А он княгинюшку Апраксию за себя взамуж взять».
А загорело у стары казака ретиво сердцо,
Закипела во старом кровь горючая,
Расходилися его да могучи плеча.
Засвистел он коня да из чиста поля;
А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.
В теменях-то стары казак седлал коня,
Он седлал-уздал себе коня доброго:
Он накладывал уздиченьку тесмяную;
Он накладывал седелышко черкасское;
Он вязал-де подпруги шелку белого,
Еще белого шелку шемахинского;
Он двенадцать подпруг да все шелковые,
Он тринадцату подпругу — через хребетну кость;
Он застегивал пряжечки серебряны,
И серебряны пряжечки, позолочены,
А не ради басы, а ради крепости,
Не оставил бы конь дак на чистом поли:
«А мне придется-де съехаться на поле с неприятелем».
А в теменях-то стары казак на коня скакал.
И не видели поездки богатырское;
Только видели, во поле курева стоит,
Курева-де стоит, да дым столбом валит.
Выезжат стары казак на поле на чистое,
Он на то жа на раздольице на широкое;
Он завидел молодца во чистом поли.
Заревел-то стары казак по-звериному,
Засвистел-то стары казак по-соловьиному,
А зашипел-то стары казак по-змеиному.
Кабы едет молодец-от, не оглянется.
А говорыт молодец-от таковы слова:
«А уж вы ой еси, мои вы два серы волка,
Два серы мои волки да серы выжлоки!
Побегите вы-ко тепере во темны леса,
А тепере мне-ка не до вас стало:
Как наехал на меня супостат велик,
Супостат-де велик дак добрый молодец.
А уж ты ой еси, мой да млад ясен сокол!
Уж ты ой еси, мой да млад бел кречет!
Полетите-ко теперь во темны леса,
А теперь мне-ка не до вас стало».
А как не две горы вместе сотолкалося,
Не две тучи вместе сокаталося, —
А как съезжаются стары казак с Подсокольником.
А они билися палочками буёвыми:
А рукояточки у палочек отвернулися;
Они тем боем друг дружку не ранили.
А они съезжаются, ребятушки, во второй након,
Они секлися сабельками вострыми:
И у них востры ти сабельки исщербалися;
А они тем боем друг дружку не ранили.
А съезжаются ребятушки по третий раз,
А кололися копьями-де вострыми
(Долгомерные ратовища по семь сажон):
По насадочкам копьица свернулися;
Они тем боем друг дружку не ранили.
А соскочили ребятушки со добрых коней,
А схватилися плотным боем, рукопашкою.
А кабы борются удалы да добрые молодцы:
А Подсокольничек кричит, да мать-земля дрожит;
А старый казак скричит, да лесы ломятся.
А как по счастьицу было да Подсокольника,
По злочастьицу было Ильи Муромца:
А как-де правая рука да приокомбала,
А как-де левая нога его приокользела,
А как падал стары казак на сыру землю.
Еще сплыл-то Подсокольничек на белы груди;
Он не спрашивал ни роду и ни племени,
Он не спрашивал отечество-молодечество;
Он расстегивал латы его кольчужные,
Он вымал из нагалища чинжалый нож;
Он хочет пороть его белы груди,
Он и хочет смотреть дак ретиво сердцо.
И еще тут-то стары казак возмолится:
«Уж ты, спас, спас многомилостив,
Пресвята ты мати божия, богородица!
Как стоял я за веру христианскую,
И стоял я за церкви за божии,
И стоял я за честные монастыри».
У стары казака силы вдвое прибыло.
Он смахнул Подсокольника со белых грудей,
А он сплыл Подсокольнику на белы груди;
А он расстегивал латы его кольчужные,
Он вымал из нагалища чинжалый нож;
Он и хочет пороть его белы груди,
Он и хочет смотреть и ретиво сердцо.
А еща сам старой что-то призадумался:
«А не спросил я ни роду и ни племени,
Не спросил я отечество-молодечество».
А говорыт-то старый казак таковы слова:
«А уж ты ой еси, удалый добрый молодец!
Еще коего города, ты коей земли?
И еще коего ты отца-матери?
И еще как, молодец, тебя именем зовут?»
И отвечает удаленький добрый молодец:
«А когда я у тебя был на белых грудях, —
А я не спрашивал ни роду и ни племени,
Я не спрашивал отечество-молодечество;
Уж я прямо порол бы я белы груди,
И смотрел бы я да ретиво сердцо».
А спросил же стары да по второй након.
Отвечает удаленький добрый молодец:
«Я от моря-моря, я от синего,
От того же от камешка от латыря,
А я от той же от бабы да от Салыгорки;
Уж я ездил удалый да добрый молодец;
Еща есть я ей сын да Подсокольничек,
По всему я свету есть наездничек».
А вставает стары казак на резвы ноги,
Становит Подсокольника на резвы ноги,
А целует в уста его сахарные;
А называт Подсокольника своим сыном,
Называт-то своим сыном любимыим.
(Говорила Подсокольнику матушка родимая:
«Не дошедши до старого, слезывай с коня,
Слезывай-де с коня да низко кланяйся».)
А и побратался стары казак со своим сыном.
А поехал старый казак во чисто поле
Он во тонкий шатер да бел полотняный.
А и спит-де стары казак он ведь суточки,
А спит-де стары казак он двое суточки.
Еще это Подсокольнику за беду стало,
За великую досадушку показалося:
«Я стару казаку так унижался же».
Поехал Подсокольничек ко белу шатру:
«А старого казака а Илью Муромца
Еще прямо его я копьем сколю».
А и приехал Подсокольничек ко белу шатру;
Он и ткнул-де стары казака дак во белы груди.
У стара казака было на белых грудях
Еще чуден крест был господен,
Не мал, не велик, дак полтора пуда:
А скользёнуло копье Подсокольника.
Ото сну тут старой казак пробуждается;
А он схватил Подсокольника во белы руки;
Вышибал он выше лесу стоячего,
Ниже облака он ходячего.
Еща падал Подсокольничек на сыру землю,
И разбился Подсокольничек во крошечки.
Еще тут Подсокольничку славы поют,
А славы-де поют да старину скажут.
(«Былины», Лениздат — 1984 г., стр. 35 — 41)
Пояснение С. Н. Азбелева: Текст былины взят из сборника «Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899 — 1901 гг.» (былина № 308). Военные заставы были построены на южном рубеже Руси с печенежской степью еще в конце X в. князем Владимиром Святославичем. Поединки русских воинов со степняками — реалия пограничного боевого опыта на протяжении ряда столетий. Поединок отца с неузнанным сыном — один из древнейших эпических мотивов, известный многим народам.
